А. Купцов. Краткая история русской святой инквизиции

КРАТКАЯ ИСТОРИИ РУССКОЙ СВЯТОЙ ИНКВИЗИЦИИ

Как показывают архивные данные, Россия имела свою инквизицию и русская церковь не лучше хотя бы католической обращалась с теми, кого она считала преступником. Подобно католической инквизиции, русская инквизиция интересовалась не только религиозными делами, но и политическими. Связь церкви с государством была резко выражена в преследовании "вредно мыслящих".

Как в "политику", так и в сектантство уходили преимущественно те, кого больше других угнетала светская и духовная власть. В новой вере, как и в революции, они думали найти выход из своего положения, а это делало их опасными с точки зрения господствовавших классов, полагавших, что "всякое инакомыслие и всякая ересь содержат в себе зародыши революции".

Православная церковь издавна требовала для еретиков и инакомыслящих "градского наказания, сиречь казни". Правда, это наказание обставлялось не так церковно-эффектно, как аутодафе, но, тем не менее, оно совершалось в древней Руси не так редко. Вспомним знаменитые сожжения раскольников и сектантов. Вообще то, “назидательное наказание пристрастное” в России надо бы изучать отдельно, но такое чтение было бы только для публики в системе “садо-мазо”. Ещё в 17-м веке, за богохульство и за “еретичество”, то есть отступление от учения казённой церкви, полагалась смертная казнь. А во время следствия применялись такие жесточайшие пытки, которые были страшнее любой казни.

Оскорбления духовенства во время богослужения каралось “Торговой казнью”:

“А будет кто во время святыя литургии и в иное церковное пение, вшед в церковь Божию, учнет говорить непристойныя речи патриарху, или митрополиту, или архиепископу, или архимандриту, или игумену, или любому священническому чину… и сыщется про то прямо, к тому безчиннику учинить торговую казнь”[1].

Торговая казнь заключалась в том, что осуждённого забивали кнутом “на торгу” – на рынке или площади. По словам Адама Олеария, посетившего Москву в 17-м веке,

“После наказания кнутом, на спинах преступников остаётся если собрать всю, целой кожи не больше как на палец в ширину, и тогда эти несчастные более походят на скотину с которой ободрали шкуру, чем на людей”.

Торговая казнь, это было узаконенное убийство, только без прямого указания на слово “смертная”. Для забывших напомню, что слово “казнь” означало понятие – наказание, и казнь “смертная”, уже казнь в нашем современном понимании. Тут прямая аналогия с лицемерным обозначением убийства в католическо-инквизиторской системе. “Наказать без пролития крови” в переводе – сжечь живьём[2].

Смертной казнью карали также за обращение православных в “бусурманскую” веру (это от ислама до буддизма и вуду). Закон требовал и обращённого, и того, кто этому способствовал, “жечь огнём без всякаго милосердия” (Соб. указ.). В 18 веке за преступления против веры карали не менее сурово, но с поправкой на моду. Людей забивали шпицрутенами. Кстати, казнь применялась ко всем лицам от семи лет от роду. В том же 18 веке перед казнью за богохульство раскалённым прутом прожигали язык. В конце 18 века, Катерина намбер ТУ наконец-то догадалась освободить от телесных наказаний дворян, почётных граждан и купцов первых и вторых гильдий. В 19 веке, при Николае № 1, прозванном “Палкиным” был издан “Свод Законов Российской Империи” (в 1835 и 1842 годах). За преступления против веры, кроме обычной тюрьмы и ссылки в монастырь, публичные наказания кнутом (вы о нём уже читали) и плетьми. Но теперь к тем, кого освободили от телесных наказаний, были прибавлены попы. В 1845 году издано “Уложение о наказаниях уголовных и исправительных”, по которому телесные наказания полагались за “преступления против веры”.

Но по ряду статей можно было бить и дворянина.

“Кто в публичном месте, при собрании более или менее многолюдном дерзнёт с умыслом порицать христианскую веру или православную церковь, или ругаться над священным писанием или святыми таинствами, тот подвергается лишению всех прав состояния и ссылке на каторжную работу на время от шести до восьми лет. Когда сие преступление учинено не в публичном месте (собрании), но однако ж при свидетелях и с намерением поколебать их веру или произвести соблазн, то виновный приговаривается к лишению всех прав состояния и к ссылке на поселение”[3].

Чуть не забыл… Просто так, с гордо поднятой головой пойти на каторгу не удастся. Или перед этапом, или уже на каторге, перед началом отсчёта срока, вас с усердием исполосуют. И при желании – насмерть. До 99 ударов кнутом или плетью могли выписать и представители местной администрации (свыше, уже по разрешению губернатора). А профессионалы могли забить насмерть за 10-15 ударов. Мощный кнут при полной амплитуде с оттяжкой, не то, что спокойно, как бритвой, резал кожу и мышцы, но и ломал рёбра. А если попасть по животу, хвост кнута мог рассечь и стенки желудка. Знает ли читатель, что тот самый, знаменитый щелчок циркового шамберьера или кнута деревенского пастуха означает, что хвост кнута перешел звуковой барьер.

У нас вообще как-то, из попализства перед попами, как-то ханжески не вспоминали о том, что благообразие народное укреплялось царским кулаком.

Цари московские, а потом императоры всероссийские обрушивались на еретиков и инакомыслящих всей силой своего светского меча.

Указом 1685 г. при царевне Софье было предписано по тюремном заточении

"жечь в срубе за хулу на церковь и за возвращение в раскол после покаяния, казнить смертью за крещение православных и ссылать тайных раскольников-укрывателей".

Политические течения в то время проявлялись в расколе и сектантстве. Последние, по выводам авторитетных исследователей раскола, — являлись политическим протестом, а не только религиозным. Особенно этот протест усилился при Петре I, когда действовала специальная "духовная инквизиция", посылавшая целые воинские команды на облавы сектантов, скрывавшихся в своих скитах по лесам и болотам; у пойманных вырывали ноздри. Затем их или жгли, или посылали в монастырские тюрьмы, или отправляли на каторгу. В 1681 году был сожжен протопоп Аввакум. В 1738 году был сожжен "флотокапитан лейтенант Возницын за отпадение от христианской веры и жид Ворох, за превращение оного капитана в жидовский закон".

Впоследствии, мало по малу, огненная казнь исчезает, но начинают действовать еще худшие способы насаждения "правых мыслей" — начинают наполняться монастырские тюрьмы, где "жизнь была хуже смерти". Полиция усердно помогает духовенству и духовенство усердно помогает полиции. Особенное внимание обращается на секты, отрицавшие присягу и воинскую повинность, или на сектантов, не признававших частную собственность. Тюрьмы монастырей наполнялись такими лицами. Особенно в этом отношении выделялась тюрьма Соловецкого монастыря, куда правительство предпочтительно ссылало религиозных и государственных "преступников", под общим названием "воров и бунтовщиков". Ссылали во многие монастыри, но Соловки были нечто…

Ссылка в Соловецкий монастырь практиковалась с половины XVI в., с царствования Иоанна Грозного. Тюрьмы монастыря были переполнены заключенными до XX века и не всегда могли вместить всех узников[4].

Вероятно поэтому со второй половины XVIII в., роль основной монастырской тюрьмы начинает играть Спасо-Евфимиев монастырь в г. Суздале Владимирской губ. Это был один из очень старинных монастырей. Возник он одновременно с Троице-Сергиевой Лаврой. В былые времена он играл, как в большинстве монастырей, роль крепости, спасавшей от татарских набегов и польских нашествий (во время смуты). Характер крепости этот монастырь сохранил и после: он был хорошо укреплен, обнесен высокими и необыкновенно массивными стенами-башнями, обзавелся пушками, пищалями, бердышами, воинской броней. Местом ссылки он становится с 1766 года. Сохранился указ Екатерины II, где писалось:

"Сосланных из бывшей тайной канцелярии для исправления в уме в разные монастыри колодников, для лучшего за ними присмотра и сохранения их жизни, равно, чтобы от них какого, по безумию их, вреда кому учинено не было, свести из некоторых, стоящих в Московской губернии монастырей, в Спасо-Евфимиев монастырь, определяя для смотрения за ними воинскую команду от Суздальской провинциальной канцелярии".

Характерна при этом инструкция св. Синода на имя архимандрита Ефрема, где говорилось:

"А как, де, в оном монастыре первенствующая власть мы, архимандрит, то оную команду поручаем в твое ведомство, при том тебе рекомендуем, чтобы вы со своей стороны употребляли к исправлению тех колодников всевозможные старания, ибо, де, через то вы можете себя оказать по званию своему к сохранению жизни человеческой полезным. О приеме же означенных колодников, так же, если и впредь таковые посылаемы будут в оный монастырь, и об отведении для их пребывания потребного числа покоев, так и о употреблении с сих безумных должного исправления их в уме попечения к тебе, архимандриту, из св. Синода истребовать послушного указу".

В Архивах монастыря хранится и инструкция обращения с колодниками, посланными в монастырскую тюрьму. Эта инструкция была сообщена обер-прокурором Синода, князем Вяземским, кроме архимандрита, также и Суздальскому воеводе, который, с своей стороны, должен был следить за применением её. Она сравнительно велика и поэтому мы приведем её общее содержание. Здесь рекомендовалось

"содержать оных безумных в отведенных от архимандрита порожних двух или трех покоях. Иметь за ними присмотр такой, чтобы они себе и другим не могли учинить какого вреда, чего ради такого орудия, чем можно вред учинить, отнюдь бы при них не было, так и писать им не давать".

В инструкции предусмотрено и такое обстоятельство, что заключенные не будут послушны:

"Буде же который из них стал сумасбродничать, то в таком случае посадить такого одного в покой, не давая ему некоторое время пищи, а как усмирится, тогда можно свести по-прежнему с другими. Кои же смирны и сумасбродство не делают, таких пускать для слушания божественного чтения в церковь, однако, под присмотром же караульных..., смотреть за ними, чтобы они с посторонними не вступали в непристойные разговоры, также не ушли бы из монастыря... буде же, который из них стал произносить что важно... то оного не слушать, а только что произносить будет, рапортовать воеводе".

Вскоре после этого в Спасо-Ефимиевом монастыре стало устраиваться специальное "арестантское отделение" или тюрьма. Целый сектор монастыря, где помещалась эта тюрьма, был отделен особой массивной стеной и получил название "крепости".

Опять надо вспомнить нечто. Если уж вас определили в монастырь, то есть на смерть, то, наверно из гуманистических соображений, вас надо было сломать. Человека пытали, как правило дожидаясь того момента, когда человек или превращался в ничего не соображающее, помешанное от нечеловеческого страдания и жуткого страха полу-животное, или человек с воем умолял убить его, забить насмерть. Но кто ушлый, орать-то будет с первого гвоздя под ногтём, и заплечные умельцы отсчёт “покаяния” вели от количества полной потери сознания.

Я прочитаю относительно спокойную рекомендацию о пытке, которая в числе других приведена в Общероссийской инструкции под названием “Обряд како обвиняемый пытается”. Как говорил поручик Ржевский: “Обратите внимание на стиль господа”.

“Наложа на голову верёвку, и просунув кляп (деревянный или железный стержень), вертят им так, что оный (пытаемый) изумлённым бывает; потом привязав голову в неподвижность постригают на голове волос до тела, и на то место льют долгое время холодную воду только почти по капле, от чего он также в изумление приходит”.

Если оставить за кадром стиль слащавого садизма, то последний способ говорит, что китайский метод пытки и казни через “каплю воды”, в России был известен давно, что показывает то, что богата талантами Земля Русская!

Крепость была великолепна изолирована от мира, крепко запиралась, вход в единственные ворота оберегался часовыми. Без разрешения главного тюремщика — Отца Архимандрита, никто не мог перешагнуть эту страшную тюрьму, где гнили и медленно умирали те, кого официальные бумаги третировали "сумасбродами", "безумными", "поврежденными в уме" и т. д. Протестовать против сложившегося религиозного и политического порядка могли, по терминологии того времени, только "сумасброды и безумные".

Кроме Соловков и Суздальского монастыря местами заключения XVI века были и другие монастыри Великой России, выполнявшие функцию государственных тюрем не только по религиозным делам, но и политическим; часто эта “ссылка” по отношению к некоторым лицам сопровождалась пострижением против воли этого лица в монахи. Насильственное пострижение практиковалось лишь по отношению к лицам, подвергавшимся ссылке по мотивам династического характера. Этот византийский обычай использовался Иваном III, Василием IV, Борисом Годуновым и Романовыми. Постригали и заточали в монастырь тех, кто в миру мог служить помехой чьим-либо целям. В Византии императоры постригали опасных им родственников и придворных. Как говорится в жизнеописании княгини Сабуровой, постриженной таким образом:

"силой постригаемые, вынужденные перед лицом Бога отказаться от всех мирских притязаний, изгнанные из мира и лишенные светских прав, сходили навсегда и бесповоротно с дороги своих притеснителей".

Местами пострижения и пыточной ссылки-казни, кроме указанных монастырей, были: Николаевский Карельский (Архангельской губ.), Сийский на Сев. Двине, Спасо-Прилуцкий (близ Вологды), Новгород-Северский, Кирилло-Белозерский, Валаам, Спасо-Преображенский (в Ст. Руссе), Юрьевский (близ Новгорода), Псковский, Свияжский (Казанской губ.), Далматовский Успенский (Пермской губ.), Троицкий-Селенгинский (близ Байкала), Вознесенский (Иркутск), Успенский Нерчинский.

Кроме мужских монастырей-тюрем были использованы и женские Христо-тюрьмы. Такими были: Покровский и Ризоположенский (в г. Суздаль, Владимирской губ.), Далматовский, Введенский (Пермской губ.), Кашинский (Тверск. губ.), Енисейский Рождественский, Иркутский Знаменский и др.

Условия заточения в них были те же, что в Соловках и Спасо-Ефимиевском монастыре. Здесь был обширные тюрьмы, куда заточались преступники часто не только без обозначения их вины, но и даже без обозначения имени; состояли они "на ответственности монастырских начальств". Часто сам настоятель монастыря и даже воевода не знали имен заточенных. Последние содержались в отдельных казематах ("каютах") и в "заклепных железах", т. е. были закованы в цепи. Особенно был переполнен Троицко-Селенгинский монастырь, дававший по своим условиям громадный процент душевных заболеваний и смерти. То и дело настоятели монастыря уведомляли начальство Селенгинского острога, что "неизвестные преступники от долгого сиденья сошли с ума и в скорости потом умерли". Когда была уничтожена тайная канцелярия и велено было сосланных ею лиц, с политическими приговорами, освободить, то оказалось, что "колодники все померли". Остался лишь бывшего Сибирского пехотного полка подпоручик Родион Ковалев, пробывший в безысходном заточении закованным двадцать пять лет и разучившийся говорить, похожий более на зверя, чем на человека. В Енисейском Рождественском монастыре условия заточения были не менее суровы; заточенные женщины не выпускались даже в церковь и погибали в тюрьме в безызвестности.

Крайне разнообразен был состав заключенных в монастырских тюрьмах. Первые заключенные в Суздальском монастыре в 1776 г. были следующие: драгун Н. Рагозин, отставной капитан Ив. Немчинов, прапорщик Коробков, фурьер Савва Петров, иеромонах Василий Зеленский, попович Андрей Егоров, копиист Василий Щеглов, слуга князя Урусова Мих. Васильев, крестьянин Иван Васильев и шатерный ставочник Василий Смагин. Этот список, показывает, как различны были по социальному положению ссылаемые в монастыри. И, действительно, изучая население других тюрем, можно увидеть, что здесь были и офицеры, и дворяне, и чиновники, и солдаты, и крестьяне, и купцы, и мещане, и однодворцы, и канцеляристы, и раскольники, и сектанты. Сравнительно много было лиц духовного звания, начиная с архимандрита и кончая послушниками. Можно установить, что с 1766 г. до начала XX в. общее число заключенных у Спасо-Ефимия было больше 400 человек.

Из них, к группе духовных лиц принадлежало 109 человек: один ключарь кафедрального собора и член духовной консистории, архимандритов и игуменов — 16 человек, монахов, иеромонахов и иеродиаконов — 65 чел., диаконов — 16 чел., остальные были низшими чинами духовной иерархии. По образованию здесь бывали и бакалавры Духовной Академии.

Вторую группу заключенных составляли: офицеры, дворяне и чиновники — 52 чел. (из них: 1 генерал-майор, 2 барона, 1 граф и 2 князя), солдаты и нижние чины — 16 чел., крестьяне — 51 чел., мещане — 10 чел., купцы — 2 чел., однодворцы — 2 чел., канцеляристы — 6, раскольничьи наставники — 15 (из них четыре раскольничьих архиерея). Кроме того были учителя, актер, кадет горного института, казак, полицейский надзиратель, шкипер и даже сапожник. Пестрый состав мучеников этих тюрем пополняют румынские монахи, болгарский архимандрит, греко-католический священник, француз Бардио и немец — Крюгер. Последние пробыли в тюрьме до смерти с 1773 по 1791 г.

Как вы понимаете, это элитарные узники, о которых знали, их помнили в мире и "обществе", но которых всё равно сгноили там как падаль. Простонародье же, от крестьян и мещан до купцов, просто исчезало в рядовых монастырях в никуда… Несомненно, что детальное ознакомление с архивами Христо-тюрем помогло бы понять как реально отразилась система монастырского заточения на общенациональном интеллектуальном потенциале.

Немного сведений вышло из этих христо-тюрем, и ещё меньше выходило людей-свидетелей, а если и выходили, то ненормальными. Ещё в начале XX в. у Спасо-Евфимия содержалось двенадцать человек, некоторые сидели здесь более 25 лет. В монастырские тюрьмы ссылались и явно душевно-больные. Так, в 1829 г. декабрист, князь Ф. П. Шаховской, заболевший душевным расстройством, был помещен в Суздальский монастырь.

В Ризоположенском и Покровском монастырях г. Суздаля постоянно томились женщины, сосланные за "несогласие с верой". Из них в XX в. сидела Настасья Шувина — основательница Раковского монастыря в Самарской губ., и мн. другие. Число лиц, гнивших в тюрьмах монастырей, было велико потому, что различные учреждения просто посылали сюда "колодников". В XVIII в. забивала монастырские тюрьмы "тайная розыскных дел канцелярия". Затем стали ссылать "по резолюциям Св. Синода". С 1835 г. в монастыри можно было “за политику” ссылать лишь по высочайшему повелению. Вероятно, это распоряжение было вызвано ревизией Соловков, где от тяжелого режима "секретный арестант, поручик Гороженский сошел с ума и зарезал часового". Ревизия обнаружила, что из числа арестантов здесь содержалось только 41 человек, сосланных по высочайшему повелению; другие были сосланы: Св. Синодом, Комитетом Министров, Сенатом, Главным Штабом и, наконец, Губернским Правлением. Понятно, характер самих учреждений, ссылавших "преступников", говорит лучше слов о социальном составе сосланных, и о возможном тотальном беспределе российских чиновников.

Особливо в категории монастырских узников должно поставить духовных лиц высшего ранга. Так, в 1554 г. в Соловки был сослан игумен Троицкого монастыря Артем, обвиненный в единомыслии с еретиком, рационалистом XVI в. Башкиным.

"Пребывати ему", — писалось в препроводительной грамоте, — внутри монастыря с великой крепостью и множайшим хранением, заключену же быти в некоей келье молчательной, да и кому и там душевредный и богохульный недуг от него ни на единого же да не распространится, да не беседует ни с кем, ни с церковными, ни с простыми того монастыря или иного монахами".

Строго предписывалось не дозволять ему писать письма и получать их, всякое сообщение с внешним миром должно быть прекращено,

"точию затворену и заключену в молчании должен сидети и каятися еретичества своего, в неже впаде".

В 1701 г. в Соловки был сослан епископ Игнатий, о котором писалось в грамоте:

"Посадить его в Головленкову тюрьму и быть ему в той тюрьме до кончины живота его неисходно..., а чернил, бумаги ему, Игнатке, давать отнюдь не велено, и ни от кого ему писем не принимать и не отдавать, а также и от него ни к кому никаких писем не принимать; и буде какие письма явятся, то велено отсылать к Москве в Преображенский приказ".

В Соловки же послан был в 1722 г. князь Ефим Мещерский "за показанные от него противности благочестию... для содержания до кончины жизни". Там же был князь Василий Лукич Долгоруков. В XIX в. ссыльный элемент стал пополняться политическими. Николай I широко использовал монастырские тюрьмы. В 1828 г. были сосланы в Соловки студенты Московского университета Николай Попов и Михаил Критский, как "изобличенные в соучастии в злоумышленном обществе" (по делу декабристов). В 1830 г. в Соловки сослали священника Владимирской г. Лавровского по подозрению на него в подбрасывании "возмутительных" листков, где порицалось крепостное право. В 1850 г. был сослан бывший студент Украинского университета Георгий Андрузский "за вредный образ мыслей и злонамеренные сочинения". Одно время эта ссылка угрожала А. С. Пушкину за его "Оду вольности" и за то, что он открыто показывал своим соседям портрет Лувеля, убийцы герцога Беррийского (в то время это у молодёжи заменяло порнографию) и только вследствие хлопот влиятельных друзей Соловецкая тюрьма была заменена ссылкой в Екатеринослав. К ссылке в Соловки был приговорен и Афанасий Прокопович Щапов, известный писатель за устройство им панихиды по Петрове, чем были вызваны известные крестьянские волнения в с. Бездна, Казанской губ. Сам Щапов, когда состоялось синодское решение о ссылке его, как принадлежащего к духовному ведомству, в Соловки, написал прошение, чтобы лучше его сослали в Сибирь.

Только по ходатайству влиятельных лиц удалось ему избегнуть Соловецкой тюрьмы, но служивший панихиду священник Яхонтов был отправлен в Соловецкую тюрьму, где и сошёл, к счастью, с ума.

В Суздальский монастырь в 1820 г. был сослан основатель скопческой секты Кондратий Селиванов.

Граф Аракчеев являлся большим сторонником системы монастырских заточений; по его инициативе были сосланы знаменитые мистики А. П. Дубровицкий — в Кирилло-Белозерскую тюрьму, и Л. М. Тагин — в Валаамов монастырь.

По стопам Аракчеева шел известный начальник корпуса жандармов генерал Дубельт. По его инициативе сосланы были члены религиозного "союза братства" во главе с Е. Ф. Татариновой (урожд. баронесса Буксгевден). Вместе со своей воспитанницей Васильевой она была сослана в Кашинский женский монастырь (Тверской губ.), тайный советник Попов — за это же дело был сослан в Казанский Зилантов монастырь, статский советник Пилезкий — в Суздальский Спасо-Евфимиевский монастырь, титулярный советник Федоров — в Юрьевский монастырь, его жена — в Святодухов монастырь (Новгородской губ.).

Интересен состав лиц, сидевших в монастырских тюрьмах во второй половине XIX в. В 1854 г. в Суздальскую монастырскую тюрьму были заключены "пойманные в турецких владениях" старообрядцы архиепископ Аркадий, епископ Алимпий и священник Ф. Семенов. В 1859 г. сюда же был заточен старообрядческий епископ Конон. В 1859 г. была сослана в Новгородский Свято-Духов женский монастырь жена известного члена Уральской особой секты "Десного Братства" Будрина, член секты подпоручик корпуса лесничих Лалетин в том же году был сослан в Свияжский монастырь, где и умер после десятилетнего заточения; Ильин, другой член секты, сослан в Соловки, откуда, в виду особой милости, был переведен в Суздальскую монастырскую тюрьму, где сидел до 1879 г. и, в конце концов, сошел с ума. В 1860 г. в Соловки был заточен: казак Максим Рудометкин, основатель секты прыгунов, потом он переведен в Суздальскую тюрьму "для прекращения ему возможности вести переписку с его единомышленниками". Здесь он и умер в 1877 г. "от апоплексического удара", — как доносил настоятель. В 1863 г. в Суздальскую тюрьму был заточен старообрядческий епископ Геннадий, просидевший здесь до 1881 г. В 1865 г. был заточен сюда же священник П. Золотницкий за уход к раскольникам-беглопоповцам. В 1866 г. сюда заточили сектанта Андриана Пушкина и т. д. При Александре II был сослан в Соловки под строжайший надзор священник Пензенской губ. Федор Померанцев "за неправильное толкование манифеста 1861 г., следствием чего произошло крестьянское возмущение".

В конце 1879 г. в Соловецкой тюрьме мы застаем крестьянина Тверской губ. Якова Потапова за участие в политической демонстрации, бывшей в Петербурге на Казанской площади 6 декабря 1876 г. и крестьянина Ярославской губ. Матвея Григорьева, осужденного особым присутствием Сената 18-25 января 1877 г. за государственное преступление. Много ссылалось в монастырские тюрьмы "за произнесение дерзких, неприличных и оскорбительных слов на счет высочайших особ государственной власти". За это были заточены поручик Горожанский, крестьянин Окутин и др. Хорунжий Оренбургского казачьего войска подвергся заключению в Соловках "за нелепые толкования священного писания с дерзновенными выражениями против высочайших особ". Священник Васильев за то, что в пьяном виде произносил дерзкие слова о государе, попал сначала в Новосильский монастырь, а потом и в Соловки. Федор Подшивалов был заключен "за мнения его о религии и гражданском устройстве, обнаруживающие превратности идей его о сих предметах".

Крестьянин Ярославской губ. Никитин подвергся заточению "за непреоборимое упорство в своих вредных мнениях — о благословенном кресте, духовной песни аллилуйа и других религиозных предметах и дерзкие политические рассуждения".

Монастырские тюрьмы были местом заточения "дерзких и буйных лиц". Так, полковник Ганнибал попал сюда за "дерзкие поступки", священник Семёнов — "за произнесение неприличных слов", губернский секретарь Дыбовский "за богохульство и дерзости". В дополнение к списку ссылаемых надо бы упомянуть некоторый контингент лиц, сосланных за "плохое поведение и буйство" по просьбе родителей. Таким образом очутился в Соловках корнет Спечинский, чтобы пребывать там, "пока не утвердится в доброй нравственности и особенно в правилах религии". В последние годы существования тюрьмы чаще стали ссылать сумасшедших; так, один заводский мастеровой был сослан в Соловки на вечное содержание за убийство в припадке сумасшествия"; военный поселянин Псковского округа был сослан "для наказания на всю жизнь за убийство в скрытном сумасшествии". Случайные, нечаянные убийцы ссылались также в монастырские тюрьмы, причем даже детский возраст не освобождал от монастырского заключения. "Малолетний казачий сын Иван Понасенко" был заключен за убийство девочки, хотя убийце было 10 лет и он совершил это преступление по неосторожности.

Чиновник 8 класса Крестинский был сослан в Соловки за "совращение себя, жены и детей в раскольничью ересь". Большую категорию ссылаемых в монастырские тюрьмы составляли лица, отказавшиеся от военной службы, вроде рекрута из крестьян Московской губ., молоканина Ивана Шурупова, который "отказался дать присягу, несмотря на всевозможные принуждения", говоря, что по Евангелию надо служить лишь Богу; гвардейца Николаева и Богданова, отказавшихся служить "по религиозным взглядам". В делах об ссылаемых можно встретить такие "вины". "Егор Иванов из бродяг ссылается за сокрытие своего звания и непризнавания никаких властей"; или "неизвестный бродяга ссылается за непризнавание святых угодников, государя и начальства". Таких бродяг, не признающих власти и религии, было ссылаемо много.

Скопцы ссылались в тюрьмы очень часто; много их перебывало в страшных казематах. Крестьянин Антон Дмитриев был сослан за оскопление себя и своего помещика графа Головкина — навсегда. Он пробыл в заточении 65 лет; штабс-капитан Созонович тоже был сослан за скопчество. Монахи и священники сидели за побег к раскольникам, за буйства, за проступки законопротивные, за "лживые и клеветнические" доносы на властей. В монастырских острогах содержались и за безбожие. Так, придворный певчий Ал. Орловский был сослан за то, что доказывал, что Бога нет; вахтер Иван Бураков был заключен "за отступление от православия, какого еще не бывало, ничему он не верит, никаких увещаний не приемлет, святыню и самого Христа хулит, верит каким-то явлениям и поныне ожидает изменения в церкви и во всем мире". Рядовой Потанин угодил в тюрьму "за заблуждение в понятии св. Писания". Многие ссылались "за Объявление нелепостей", "за нелепые предсказания", "за крещение двуперстно, за рассказы из нелепостей от религиозного изуверства". Крестьянин Вятской г. Семен Шубин "за богохульные слова на св. дары и церковь" просидел в монастырской тюрьме 63 года, учитель Воскресенский "за дерзкие и богохульные слова был заключен на всю жизнь".

Монастырским заключением каралось и оскорбление святыни, когда оно выражалось не только в словах, но и в действиях. В этих случаях "виновные" наказывались заточением в тюрьме даже тогда, когда все обстоятельства дела доказывали их невменяемость. Так, "неслужащий дворянин Мандрыка", живши в своем имении в селе Чепчугах Казанской губ., за оскорбление святыни был подвергнут одиночному заключению в Соловках, хотя был явно ненормален. Уже в начале XX в., когда, казалось бы, времена инквизиции миновали, в Соловецкой тюрьме сидели ссыльные монахи, расстриженные архимандриты, вроде Архиепископа Михаила. По данным, собранным Пругавиным, Архиепископ Михаил, влюбившись в деревенскую девушку, так возвеличил её, что стал считать безгрешной и святой.

Очень печальна была судьба заточенца Суздальской монастырской тюрьмы В. О. Рахова, освобожденного в 1902 г. после восьмилетнего одиночного заключения. Сын богатых родителей, он бросает службу, отказывается от карьеры и в глухих деревушках ходит из избы в избу, обучая детей грамоте; по вечерам читая взрослым книги религиозного содержания, Рахов энергично вступает в борьбу с грубостью, пьянством, будит крестьянский ум. По доносу священника Пинежского уезда, Рахов высылается домой. Потом он пешком странствует по монастырям, едет на Афон и в Палестину. Вернувшись в Россию, он в Одессе просвещает рабочих, босяков и нищих. Чтобы обратить внимание публики на тяжелое положение бедняков, Рахов в театре во время антракта выступает с большой речью и призывает помочь голытьбе. За это его арестовывают и по этапу гонят в Архангельск, где судят, но, не найдя никакой вины, выпускают. По отзыву тюремщиков, Рахов имел какое-то особое влияние на бродяг, которые часто от его убежденной речи исправлялись. Выйдя из тюрьмы, Рахов отдается активному служению беднякам; "все для других, ничего — для себя", — вот девиз его; он не ограничился посещением ночлежек и трущоб; на свои последние деньги он нанял квартиру, где кормил до ста и более нуждающихся. Во время трапез читалось Евангелие и жития святых. Когда эти столовые были закрыты полицией, Рахов стал ходить из дома в дом для утешения и помощи. Бедным он развозил топливо, питание, одежду. Особенно он помог архангельцам во время страшной голодовки 1892 г. В районе бедняков он устроил мастерские, где бедняки могли получать работу, затем он устроил приют на 40 детей-сирот, ночлежный дом для бесприютных. Часто, в зимнюю вьюгу, он снимал с себя пальто и отдавал озябшему бедняку. Бедняки его обожали, другие считали его помешанным. По доносу духовенства были произведены обыски в домах Рахова, но ничего не было найдено. Тем не менее он был предан суду, который его оправдал. Епархиальное начальство возбудило ходатайство о ссылке Рахова в Суздальский монастырь, куда он и был заточен в 1894 г., причем ему не было разрешено проститься с родными. Рахов был освобожден лишь в 1902 г., уже психически больным.

Не менее интересна "вина" другого узника XX в. Ермолая Федосеева, который был сослан в Суздаль за то, что "жил в пещере и привлекал народ праведностью", как видно из статьи в "Самарских Епархиальных Ведомостях" № 16 за 1901 г. Эти примеры показывают, как легко было в начале XX в. попасть в руки "черного судилища" за самые невинные вещи. Из священников в начале XX в. попадали в тюрьмы по подозрению в штундизме (свящ. Шандровский в 1901 г.), за требование созыва церковного собора и осуждение подчинения церкви царскому обер-прокурору (свящ. Цветков в 1901 г.); и т. д.

В 14 томе Свода Законов Русского Боголюбивого Царизма при перечислении мест заключения — от арестных домов до крепостей — о монастырских тюрьмах не упоминается. Знали сволочи, что творили!

В пятой статье "Устава о содержащихся под стражей" сказано: "порядок содержания в монастырях лиц, заключенных туда, определяется постановлениями церковными", которые церковное начальство охраняло в непроницаемой тайне. Попытаемся тем не менее восстановить режим монастырских тюрем по документальным данным. Многое унесено страдальцами в могилу; недаром монастырские сады, примыкавшие к тюрьме, обращались в арестантские кладбища, усеянные могилами бывших "колодников". Отсюда "не выходят" — вот надпись для монастырских тюрем. Это вам не Освенцим!

И только немногие "счастливцы" ушли. Так как из тюрем только "выносили", то существовал обычай хоронить тайно, без плиты, без всякой отметки или надписи, причем могила обыкновенно засыпалась землей и закладывалась дерном так, чтобы не было никаких признаков погребения. "Заживо погребенные" в монастырских тюрьмах давали большой процент психических заболеваний. И стены тюрьмы оглашались криками и воплями их; из числа просидевших в тюрьме более 10 лет заболевали три четверти, а в тюрьмах высиживали более 60 лет.

В грамотах и инструкциях, сопровождавших "заточенных", часто указывается и режим, которому он должен был подвергнут. "Посадить его в земляную тюрьму и быть ему в оной до кончины живота неисходно..." — так писали про узников, заключаемых в монастырь. В наше время трудно даже представить весь ужас колодников, подвергаемых тюремному режиму в земляной тюрьме. Ни один из них не оставил нам описания своего страдания и своих мученичеств; в инструкциях предусмотрительно сообщалось "а бумаги и чернил и карандаша им, колодникам, отнюдь не давать, чтобы никаких писем они, колодники, ни под каким видом не писали". Измученные разнообразными пытками, дыбами, избитые кнутом нещадно, с вырванными ноздрями и с отрезанными языками, они отвозились подчас с мест пыток прямо в монастыри и запирались в темные холодные погреба, называемые тюрьмами. Тут они были обречены на пожизненное одиночество а по сути пыточное заточение.

Земляные (точнее подземные) тюрьмы были устроены так (если взять за образец Соловки): были вырыты в земле ямы в три аршина глубины под башнями. Края были обложены кирпичом, крыша состояла из досок, на которые была насыпана земля. Здесь было небольшое отверстие, закрываемое дверью, запиравшейся на замок. Сюда опускали узника: через это отверстие подавали ему пищу. Пол устилался соломой, на которой узник и спал. Там же и испражнялся. Были ли здесь печи — неизвестно. В темном сыром погребе и жил заключенный, часто скованный по рукам и ногам. В подобных тюрьмах в изобилии водились крысы, которые нередко нападали на беззащитного узника. Были случаи, когда они объедали нос и уши у еще живых заключенных. Давать последним что-нибудь для защиты — строго запрещалось. Виновные в нарушении этого строго наказывались. Известен случай, когда один караульщик был "бит плетьми нещадно" за то, что дал палку для обороны от крыс "вору и бунтовщику Ивашке Салтыкову".

В виде большой милости некоторым заключенным позволялось посещать церковь. В одном наказе XVII в. предписывается заключенного в земляную тюрьму Мишку Амиреева во время церковных песнопений вынимать оттуда, а по окончании службы снова сажать. Заключение в земляные тюрьмы можно проследить до XX века, при этом более-менее известны тюрьмы крупных карательных монастырей, своего рода православные Бухенвальды, а что и как творилось в менее известных, мы уж не узнаем.

В секретных делах Преображенского приказа, канцелярии тайных розыскных дел и др. тому подобных учреждений — содержатся характерные данные о режиме, которому подвергались заключенные. Мы встречаем, напр., такие записи: "за вину его, колодника, вместо смерти учинить казнь, бить кнутом нещадно, вырезать язык и сослать в ссылку в Соловецкий монастырь в заключение, вечно" и т. д.

"А когда оный колодник в Соловецкий монастырь привезен будет и ты бы, богомолец наш, архимандрит (такой-то) с братией, колодника в Соловецкий монастырь приняли и посадили бы в Коротенскую, тюрьму — вечно и держали бы его безвыходно, чтобы оный колодник из оной тюрьмы не ушел, а бумаги ему не давать и ежели он, колодник, сидя в тюрьме, станет кричать и сказывать за собой наше государево слово и дело и таких приносимых от него слов не слушать".

"И состоять ему, колоднику, в крепкой тюрьме, под смотрением того монастыря архимандрита, а караульным унтер-офицеру и солдатам иметь крепкое и неусыпное за ним, колодником, смотрение и осторожность, чтобы при нем пера и чернил и бумаги отнюдь не было и чтобы он ни с кем и ни о чем ни в какие разговоры не вступал и ничего бы непристойного не разглашал и не говорил, чего ради к нему не токмо из посторонних никого, но и из монастырской братии и служителей ни в келью, ниже во время слушания литургии и прочего церковного пения ни для чего не допускать и разговаривать запрещать"[5].

"Чтобы оный, колодник, ни с кем, никогда о вере никаких разговоров к большему вымышленной своей прелести и противных благочестию дерзостей размножению иметь не мог, но прибывал бы в покаянии, питаясь хлебом слезным".

Таким образом, главным тюремщиком, отвечающим за всё, был сам архимандрит. Он должен следить и за продовольствием узников, "пищу давать ему — хлеб да воду и подавать (их) в окно капралу". Строго воспрещалось узникам иметь при себе деньги и какие-либо вещи. Некоторых колодников не только запирали под замок, но еще запечатывали двери их тюремных келий особыми печатями, а для наблюдения за этим откомандировывались особые офицеры и солдаты.

"Когда он, колодник, посажен будет в тюрьму, тогда к нему приставить караул, а для наблюдения за этим дать бы особых офицеров и солдат и всегда бы с ружьями было по два человека на часах, один от гвардии, один от гарнизонных. Двери бы были за замком и за своею печатью, а у тюрьмы окошко было бы малое, где пищу подавать; да и самому тебе в тюрьму к нему не ходить, нежели других кого допускать и его, колодника, и в церковь не допускать; а когда он, колодник, заболит и будет близок к смерти, то по исповеди приобщить его в тюрьме, где он содержится и для того двери отпереть и распечатать, а по причастии, оные двери запереть и запечатать тебе своею печатью и приказать хранить на крепко"[6].

Ужасом веет от этих инструкций, сопровождающихся угрозами, что за малейшее неповиновение ей и слабость надзора, — виновные будут подвергнуты "осуждению и истязанию" по всей строгости военных артикулов... Когда заболел один из заключенных, князь Василий Лукич Долгоруков, то никто не решился допустить к нему ни доктора, ни священника, так как в инструкции было сказано "никого из посторонних к нему в келью не допускать". Пришлось обратиться в Архангельскую губернскую канцелярию, которая запросила Сенат.

В этих тюрьмах некоторые сидели скованными, цепи снимались лишь после смерти.

Еще в конце XIX в. узники не выпускались даже для естественных нужд.

Вот как описывает один из таких узников, свящ. Лавровский, условия своего заточения в 30 годах XIX в.:

"Монастырская тюрьма была несносным игом; в каждом чулане, всегда запертом, трех аршин длины, в два аршина ширины находилось два арестанта. Между коек был проход лишь для одного узника, рамы не имели форточек, отчего воздух был стеснительный. В камере стояли и параши — для естественных нужд. Пища давалась убогая; арестанты восхищались от радости, когда им изредка приносили белый хлеб. В продолжении зимней ночи узникам не удавалось поужинать при огне... всех прискорбий тогдашнего жития объявить не можно"[7].

А эти годы, как мы видели выше, являлись годами особенно большого населения монастырей ссыльными.

Инструкции этого времени были очень строгие. Их было две: одна Министерства Внутренних Дел, другая — Духовного Ведомства. Иногда применялась особая инструкция, напр., об К. Селиванове, основателе скопческой ереси. В последней, составленной и переписанной собственноручно митрополитом С.-Петербургским и Новгородским Михаилом, кроме общих указаний о том, чтобы арестант ни с кем не имел никаких сношений, кроме тех лиц, которые архимандрит назначит для его увещания и спасительной беседы и чтобы не было доставляемо ему ни писем, ни посылок, ни подаяний и т. д., находилось строгое распоряжение, чтобы всемерно скрыто было место нахождения его в монастыре и чтобы вся переписка по делу сохранялась в строгой тайне.

Владимирский губернатор в дополнение к этому писал настоятелю Суздальского Спасо-Евфимиевского монастыря:

"Дабы к отклонению самомалейших поползновений единомышленников сего арестанта в сообщении с ним, место, где он содержится, охраняемо было караулом внутренней стражи по крайней мере из четырех человек..."

Вместе с тем архимандрит ежемесячно должен был уведомлять —

Запрещено было употреблять собственное имя Селиванова, называя его в переписке "стариком, начальником скопцов".

Архивное дело о Селиванове носило следующее заглавие: "Секретное Дело о старике, начальнике секты скопцов, по имени неизвестном, присланном при отношении графа Кочубея 17 июля 1820 г.".

Чтобы понять тяжесть монастырского заточения, надо упомянуть, что при ссылке в монастырь не упоминалось срока заточения. В указах о ссылке предписывалось содержать в тюрьме "впредь до раскаяния", "до исправления", или говорилось: "ссылается для смирения". Бессрочность ссылки ухудшала и без того тяжелое положение узников. В списке, составленном архимандритом Соловецкого монастыря Александром для обер-прокурора Синода А. И. Карасевского, мы видим лиц, сидевших в тюрьме 20, 30, 40 и даже 60 лет и более.

Бывший игумен Селенгинского монастыря Израиль за "основание новой секты" сидел 21 г.; крестьянин О. Сергеев "за крещение себя старообрядчески двуперстно и за рассказы нелепостей" сидел 25 лет; крестьянин Е. Афанасьев "за неисполнение религиозной епитимии" сидел 29 лет; Семен Кононов "за обращение к скопческой ереси" сидел 33 года; крестьянин А. Дмитриев за то же сидел 37 лет; крестьянин С. Шубин за старообрядчество 43 года сидел в тюрьме. В момент составления списка (1885 г.) ему было 88 лет. О нем пишет архимандрит:

"Срок заключения не назначен, от старости большею частью лежит в постели, двигаться едва может, малограмотен и книг не читает, одержим древней грыжей без врачевания ее, по неимению здесь ни медиков, ни лекарств. Понятия от невежества тупого, рассудком здоров: по укоренению в ереси и за старостью должен оставаться в теперешнем своем положении".

О крестьянине А. Дмитриеве, просидевшем в тюрьме 37 лет, архимандрит пишет:

"От роду 81 год; заключен навсегда, неграмотен и в церковь не ходит, понятий скрытных, рассудком здоров, безнадежен к раскаянию, ведет себя смирно, по его ереси должен оставаться в заключении".

Очень редко выходили из монастырских тюрем. Но когда свобода приходила, было поздно: изживши всю жизнь в тюрьме, узник уже не имел сил воспользоваться ею. Так случилось с Ан. Дмитриевым, просидевшим в тюрьме 65 лет. Ему было около 90 лет; когда его освободили — ему некуда было идти и он просил "остаться в тюрьме", что и было разрешено.

Семен Шубин просидел тоже 65 лет, оставаясь до смерти непоколебимым в своих заблуждениях и умер в 1875 г., имея от роду 89 лет. Последние годы он не мог ходить[8].

Большинство арестантов, не приспособившись к ужасам тюрьмы, умирали быстро, выживая менее месяца (Бентыш-Каменский в 1828 г. прожил менее месяца, Ф. Жигарев — известный раскольник, прожил 25 дней, декабрист Ф. П. Шаховской, привезенный в тюрьму 3 февраля 1829 г., умер в мае 1829 г.

Сохранились отзвуки тех впечатлений, какие производила тюрьма. Штабс-капитан Щеголев, сосланный в Соловки в 1826 г. за какое-то "духовное преступление", объявил при приходе в каземат, что "если его долго будут держать тут, он разобьет себе голову об стену".

Кто не умирал, тот сходил с ума. О рабочем Петре Потапове начальство пишет в 1835 г.: "находится в высшей степени сумасшествия, о чем представлено в св. Синод"; об арестанте Ф. рабочем военном поселянине Псковского округа монастырское начальство пишет: "Находится ныне в сильном сумасшествии и даже помет свой употребляет в пищу".

Страшно тяжелое впечатление производят эти краткие сведения о душевно-больных, томившихся в казематах тюрьмы в течение долгих лет, без помощи.

Условия заточения мало изменялись. В 70-х годах XIX в. епископ Владимирской пустыни пишет архимандриту Спасо-Евфимиевского монастыря Амвросию о заключенных туда старообрядческих архиереях Аркадии и Алимпии:

"1) по доставлении к вам через гражданское начальство означенных лиц — заключить их при арестантском отделении в особые для каждого помещения...

2) иметь строжайший надзор, с прекращением им всякой возможности сношения между собою и с раскольниками и вообще с кем-либо из посторонних лиц, и с принятием со стороны вашей всех мер духовного вразумления к рассеянию их заблуждений и к склонению их к открытию всего им известного касательно заграничных лже-кафедр и сношений с нашими раскольниками;

3) о последствиях вашего вразумления и надзора — доносить мне по прошествии каждого месяца;

4) имен их и мнимых званий не объявлять, а писать в бумагах арестантами под №№ 1 и 2...".

В монастырское заключение арестанты присылались с "благонадежными жандармами" или под конвоем полицейских или по этапу.

Чтобы иметь представление о строгости, соблюдаемой во время пути, посмотрим инструкцию 1863 г. Пермского губернатора жандармскому штабс-капитану Латухину, сопровождавшему старообрядческого епископа Геннадия:

"1) во время пути неотлучно находиться при арестанте в полном вооружении, не позволяя ему ни с кем разговаривать;

2) вы должны иметь осторожность, чтобы арестант не нанес себе вреда и не бросился бы на имеющееся у вас оружие;

3) квартир нигде не нанимать, а требовать от местных начальников и останавливаться для отдыха в тех местах, где есть воинские команды и просить караул... и, наконец,

6) предваряю вас, что неустройство во время пути, а тем более упуск арестанта подвергнут вас строжайшей ответственности".

Режим монастырских тюрем в начале XX в. мало изменился. По доставлении арестанта обыскивали, отбирая все вещи, не давая ему даже Евангелия, потом его запирали в одиночную камеру с такими толстыми стенами, что их не прогревало солнце даже летом. В камере одно окно с массивной решеткой, окно выходит к крепостной стене, окружающей тюрьму на расстоянии двух саженей от последней. Камеры всегда на замке; только раз открываются двери для принятия параши. Через "глазок" часовой наблюдает заключенного, "не давая ему молиться". Команда в тюрьме сменялась ежегодно, так как боялись "вредного влияния". В Соловецкой тюрьме условия заточения ухудшались состоянием климата. Постоянные туманы, холодное нелюдимое море, отрезывавшее обитателей в течение большой части года от всего мира до первого весеннего парохода — все это добивало заключенных...

По сравнению даже с "красным террором" статистики умерших в монастырских тюрьмах нет. Нет данных о количестве запытанных, убитых. То, что мы сейчас знаем, что случайные записки людей конца XIX в., которые описывали не обобщая, свои впечатления, да случайные обрывки из переписки чиновников от церкви. Если же допустить, что в сотнях монастырей столетиями сидели люди и никто не знал, кто это и сколько, то число это будет огромным. Т. е. за сотни лет Русская Православная Церковь просто кастрировала интеллектуальный потенциал России.

ПРИМЕЧАНИЯ:

^{^[1]} Соборное Уложение Царя Алексея Михайловича 1649 года.

^{^[2]} Адам Олеарий. Описание путешествия в Московию, в Персию и обратно. СПб. 1906.

^{^[3]} Том 15. Свод Законов. Уложение о наказаниях. Ст. 178.

^{^[4]}Библиотека Соловецкого монастыря в 16 в. В кн. Археограграфический ежегодник. 1970 г. М. 1971; Билинец, С. Тьма и её слуги. К. 1960; Вереш С. В. Соловки. История СССР. М. 1967; Иванов А. И. Соловецкая монастырская тюрьма. Соловки. 1927.

^{^[5]} Арханг. Губ. Вед. 1875 г. № 24.

^{^[6]} Там же. 1875 г. № 25.

^{^[7]} Русск. Стар. 1887 г. № 10.

^{^[8]} Русск. Стар. 1887 г. № 12.